Вторую половину XX-го века и начало XXI-го можно считать эрой победившего концептуализма. Концептуализм вышел на столбовую дорогу и оттеснил традиционные виды искусства, такие как живопись и скульптура на обочину. Под «скульптурой» подразумеваются все виды, жанры и стили пластики, все то, что включала в себя многовековая и современная скульптурная традиция. Вместо скульптуры утвердился новый термин –»инсталляция».
Манифесты постмодернизма – концептуализм можно считать одним из его проявлений – провозглашают: «Никакого противостояния старого и нового, традиции и авангарда, свободное взаимодействие всех стилей. Не авангард вместо традиции, но авангард вместе с традицией». Но то лозунг, а постреволюционная действительность развивается – и это хорошо известно – по иным законам. Да и где это видано, чтобы победившая идеология пощадила побежденную?
Крупные музеи и бьеннале современного искусства перестают выставлять скульптуру. Призы, премии, стипендии перераспределяются так, что скульптуре достаются крохи. Директора ( чаще директрисы) мелких музеев возмущаются , когда им предлагают выставить «просто» скульптуру, как будто им пытаются всучить залежалый товар. Московский галерист Марат Гельман откровенно заявляет — никакая пластика меня не интересует. Самые талантливые дипломники художественных академий выбирают дипломной работой все кроме скульптуры. Кафедры скульптуры закрываются. Традиционные скульптурные материалы, камень, дерево, глина, бронза заменяются на что угодно от шоколада до, простите, слоновьего дерьма, в ход идут кости с остатками свежего (или нет) мяса и любая другая органика (список материалов каждый может дополнить по своему усмотрению). В чести синтетические сплавы, промышленные отходы и, конечно, реди мэд. В инсталляциях применяются невиданные в прошлом электронные технологии – увлекательно! Но почему вместо скульптуры? Меняется тип скульптора. Из немногословного мускулистого работяги он превращается в суетливого организатора с бегающими глазами и визгливым голосом.
Нескольких десятилетий хватило на то, чтобы традиция прервалась, а наработать ее заново – поди попробуй! И вот уже нет мастеров, и в центре Парижа вышагивает бронзовый Де Голль дилетантской лепки — и ничего, всем нравится. Более того, косноязычие истолковывается как обязательный признак современности произведения. Оценочные критерии исчезают вместе с традицией, и никто из критиков уже не знает, что хорошо, но все знают, что плохо, «плохо» – это виртуозность (слово, несущее суперлативный заряд, превращается в бранное словцо).
«Большое стекло» Марселя Дюшана, ребус, не подлежащий разгадке, становится «айконом». Иконой, господа, иконой… Кризис, однако.
На этом печальном фоне высокопрофессиональное творчество петербургских скульпторов, обилие скульптурной деятельности и то, как она представлена в «Фонде открытого хранения отдела скульптуры ХХ и ХXI века Государственного русского музея», видится мне заповедником. Творчество ленинградских – петербургских художников 60-ых и 70-ых годов прежде всего определяет общий негативный момент: неприятие всего, что несло в себе советское искусство. «Нет» манере и источникам влияния, и, прежде всего, «нет «советскому пафосу! Их протест тех лет отмечен духом диссидентства, выветрившимся с ослаблением и падением Советской власти. Психологи, народ циничный, усмотрят здесь диалектику поколений и что-то античное в духе борьбы сыновей Кроноса против престарелого родителя. Сами художники видели в противостоянии официальной линии политический протест и были правы.
Позитивные границы заповедника более расплывчаты, чем негативные, но они существуют. Его обитателей объединяет любовь к экзерсисам с формой и пространством — дыры, вес, текстура, сочетание материалов — и игры стилей, поиск острого пластического переживания, предпочтение личного общественному и интимного публичному. И хотя все они сторонятся школ, каждый — профессионал, вынесший из академии немалые знания, хватку и прекрасно поставленные глаз и руку. А те, кто академий не кончал, сами выработали эти качества. Их искусство свободно от идеологии и никому не служит. Это и есть L’art pour l’art (искусство для искусства).
Вообще-то большое искусство как таковое ни о какой свободе и независимости никогда не радело и жило вольготно при культах и религиях. Получив свободу, оно сменило личину и род деятельности, и отстранилось от духовности, скинув ее как старомодную хламиду. Духовность по-прежнему осталась за религией. В мире это произошло полтора века назад, но у советского искусства свой календарь. Отведав шальной свободы после Октябрьской Революции, оно на целую эпоху оказалось ангажированным правящей коммунистической идеологией (альянс породил штампы и каноны, но и немало шедевров, которые дождутся своего исследователя). Новое петербургское свободное искусство – явление особое и обособленное. Духовности ему не занимать. Заповедник.
Владимир Цивин, обитатель заповедника. В своих жанровых композициях он – один из лучших, но все таки «один из». Скульптору по боку концептуальная возня и инсталляции, как, впрочем, и его коллегам. Он одержим формой и достигает таких высот мастерства, что нет-нет да и усомнишься в рукотворности его керамических скульптур. И хотя творит он в общем с другими художниками временнóм пласте, его отношения со временем иные. Лучшие произведения Цивина как свист или звук высокой частоты прорезают временнóе кольцо. Как удается скульптору выявить сакральный потенциал древней пластики и трансформировать его в космический? Настоящее время, Петербург – только остановка в пути. Каков смысл его Венер? Может быть это детали космических кораблей, когда математическое совершенство форм обусловлено их функциональностью, или Венера из Валбжиха — это капсула с закодированной формулой женственности, которую, как драгоценный дар, корабли унесут в другую реальность?
Мистика. Вальтер Беньямин, пророк современного искусства, полагал, что произведения окутаны плотной мистической аурой. От себя добавлю, что продырявить ауру, чтобы коснуться живой ткани, поковыряться в ней и все, наконец, понять – небезопасно да и бессмысленно. Ни таланта (есть не менее талантливые), ни ума (и другие не дураки), ни работоспособности Цивина не достаточно, чтобы создавать такие скульптуры — здесь нужно чудо.
Ноябрь 2011
Тель-Авив