Суд Соломона

 

«Суд Соломона» в производство не годился: постановка фигур, драпировки, детализация кистей рук и стоп, аксессуары — все это было слишком сложно для формовки и перевода в серебро. Нехотя отсчитав сумму, меньшую, чем мы договаривались, и проворчав что-то о том, что он, дескать, не социальная помощь, заказчик уложил все фигурки в коробку из-под ботинок и унес ее с собой.

«Суд» был одной из многих композиций на темы из Танаха¹, которые, согласно подписанному договору, я обязалась выполнить для небольшой фабрички ювелирных изделий. Работа устраивала меня: можно было оставаться дома с годовалой дочкой и не спеша лепить из плотного воска маленькие фигурки — Давида с Голиафом, Самсона с Далилой и Адама с Евой, можно — со змеем (он оплачивался как пол-фигуры), и Лота с женой. Жену Лота надлежало частично или полностью превратить в соляной столб, что, конечно, соответствова-ло сюжету и уменьшало объем работы, но, увы, и заработок. Все это было растиражировано, переведено в серебро или бронзу и еще долго продавалось в разных лавочках для туристов на улице Бен-Иегуда в Тель-Авиве, принося прибыль моим работодателям.

«Суд Соломона» в дело не пошел и пылился где-то на полке.

Между тем, это была единственная вещь, которую мне хотелось сохранить. Сработанная как разборная изящная игрушка, — каждая фигурка закреплялась отдельно на своем месте, — композиция выстраивалась в знаменитую сцену из Танаха. Сам царь Соломон восседал на троне в центре. Описанный в мидрашах² трон Соломона был очень сложен: он кишел русалками и прочей живностью. В общем, удалось скомпилировать некое сооружение в духе позднего ампира, но кто видел воочию трон Соломона, чтобы оспорить мой вариант? О двух матерях: одной — истинной, другой — фальшивой можно было бы сочинить поэму в духе жестокого романтизма. Истинная билась, завернутая в лохмотья, у подножья трона, в мольбе простирая к царю руки (они были особенно трудны для формовки). Фальшивая же стояла разодетая, самоуверенно взирая на происходящее, ее платье (разрабатывая фасон платья, я черпала вдохновение из последней экранизации оперы «Кармен») тяжелыми складками дорогой материи спускалось на стопы и ниспадало на пол.

Младенец лежал на подушечке, задрав ручки-ножки. Над ним высился солдат-наемник с мечом (спиной к женщинам и царю). Солдафона я одела в короткую тунику и снабдила коротким же мечом, он был наголо обрит: ни усов, ни бороды, безволосый его череп лоснился (я протерла плотный воск скипидаром, и он блестел, как полированный). Наемник походил на римского легионера, совершенно не соответствовал исторической правде, но прекрасно отвечал моему замыслу: потенциальный убийца ни в коем случае не должен выглядеть евреем! С Соломоном тоже пришлось повозиться; все, вроде, в порядке — восседает властно и перстом тычет в настоящую мамашу, ан нет, не Соломон — и все тут. Что-то в нем свидетельствовало о царе-пораженце. Оказалось, затылок был слишком тощим. Я уплотнила шею сзади, прибавив справа и слева немного воска, и сразу превратила Соломона в царя-победителя.

Так вот, эта группа не давала мне покоя. Через несколько лет, давно закончив деловые отношения с заказчиками, я пришла на фабрику, чтобы выкупить «Суд Соломона». Хозяин принес знакомую мне коробку из-под обуви и осторожно достал фигурки. Любовно поглаживая каждую, он озарил нас — меня и мое произведение — лучистой улыбкой:

— Какая красота, правда?

Я протянула ему сумму в долларах, когда-то полученную мною за эту работу.

— Что?!
— Господин Ицхаки, мы ведь говорили с вами по телефону. Вы, насколько я поняла, согласны продать мне мою же работу. Вы говорите, она только собирает пыль и занимает место, а за место вы платите и лишнего места у вас нет.
— Верно. Но это же произведение искусства, что ж ты мне тычешь в лицо эти жалкие гроши?
— Но…
— Какие могут быть «но», скажи мне, вот ты, скульптор, скажи, только честно, кто сегодня способен сделать такую прекрасную вещь? Вывелись, а, вывелись мастера!
— Но ведь я сама…
— Вот я и говорю, ты сама погляди, как сделаны детали.
— При чем тут детали… я, да что особенного в этих деталях?
— Как что особенного? Не ценишь труд художника, не ценишь! А лица, любо-дорого смотреть: какие разные лица!
— Трудно, что ли, внести разнообразие в характеры?
— Тебе легко говорить, а сделать это? А владение анатомией — это же сколько учиться надо!
— Знание анатомии никогда не учитывалось в оценке стоимости произведения…
— Оценке? А ты знаешь, сколько художник работал — три месяца!
— Неправда, гораздо меньше, всего две недели.
— Ну и что, что две недели, зачем талантливому человеку работать больше? Он и за две недели сделает то, что другой…
— Какой «другой», это же я вылепила.
— Прекрасно знаю, что ты, сам у тебя заказывал. Но, признайся, за это время ты встала на ноги, с нашей, конечно, помощью, и теперь тебе плевать на свою давнишнюю работу. А мы ее ценим… и очень высоко. Мы ее никому не отдали, даже за очень большие деньги.
— Разве кто-нибудь собирался ее купить?
— Нет. Но сейчас хотят. Один Соломон чего стоит. Ты что, хочешь, чтобы я нашего царя за гроши отдал?
— Погодите, что же вы заворачиваете все обратно?
— Сколько труда, сколько знаний, а таланта, сколько таланта вложено! Ничего не ценят, что за люди? Ну ладно, только для тебя, на самом деле все это стоит гораздо дороже.

И он назвал сумму, многократно превосходившую ту, что я получила от него когда-то за миниатюрную сценку из Танаха под названием «Суд Соломона». Забракованную и неудачную.

Из книги Мириам Гамбурд «Двухфигурная обнаженка»